Каким человеком был ваш дедушка?
Лучшим и главным, необыкновенным, безоговорочно хорошим, красивым, добрым и очень интеллигентным, щедрым, всезнающим, беспокойным, заботливым, веселым, тихим, пронзительным, альтруистичным. Мы и наш партнер PostPost.Media попросили наших читателей рассказать о том, какими были их дедушки. Публикуем подборку ответов.
Мой дедушка водил меня в областной художественный музей и учил разбираться в живописи. Я помню, как я шла по ступеням великолепного отделанного мрамором холла и увидела наши отражения в огромном зеркале в золотой раме: я, какая-то пигалица лет десяти, и дедушка — высокий, статный, в костюме с галстуком и серебряной головой. Я тогда подумала: я, конечно, так себе, но дедушка у меня просто отпад! Александра Петуховская
Мой прадедушка, вырастивший меня с рождения вместе с прабабушкой, был суровым, справедливым, молчаливым. Тем неожиданнее было поймать от него лучик нежности. Впервые перекладывая трехлетнюю меня из детской кроватки на большой и страшный взрослый диван перед сном, он сказал с необыкновенной теплотой: «Орленок вылетел из гнезда». Я страшно загордилась, и сложный для ребенка процесс перемены места ночевки упростился до одной важной фразы. Или когда я сломала руку в шесть лет и возвращалась из травмпункта в компании гипса и охающей прабабушки, а он сидел, как всегда, на лавочке, которую сделал сам (как многое в доме и дворе) под кустом сирени, с газетой и папиросой: «С какого фронта несем оковы?» — и вот я улыбаюсь, а слова его снова врезаются в память навсегда. «Вставай, смотри, белые мухи полетели», — будил, когда к утру начинался первый снег, зная, как я люблю зиму. Покупал лучшие елки, доставал самые волшебные игрушки из фанерного ящика, переложенные ватой. Каждая — бережно обернута им в пергамент. К вещам, инструментам, винтикам, пружинкам и прочему относился крайне бережно: вещи всегда отутюжены им самим, инструменты смазаны, запчасти от всего на свете разложены по коробочкам. Некогда сельский учитель, он попал на войну, которая забросила его в одну из бывшесоюзных республик, где он и остался, дослужившись до звания майора в местном МВД, попутно получив второе, юридическое образование. Вместе с прабабушкой они воспитали дочь, внучек и правнучку, прожили долгую, трудную жизнь. Он всегда хотел мальчика и всех своих девочек называл с «мужским» окончанием имени: «Таник, Люлик, Масик, Катик», и говорил про них всегда в мужском роде: «он», а когда прабабушка его поправляла, он злился: «Разве «ребенок» — не «он»?! Не мужского рода?!» Я родила сына, когда его не стало, и это моя самая большая печаль — что они в моей жизни оказались в разное время, помимо традиционного сожаления о том, что так мало признавалась деду в любви и так благодарна за воспитание и пример. Таких, как он, больше не выпускают. Екатерина Ротару
Бледная, скользкая, разваренная капуста — вот за что я всегда ненавидел щи. И не надо рассказывать ребенку, насколько они полезные, говорить, что мама старалась, шинковала эту самую капусту, чистила и резала морковку, варила. Нет смысла пугать — не съешь мол, щи, ничего другого не получишь, ходи до ужина голодный. Не пойму, не оценю, не испугаюсь. А тарелка стоит, пар над нею поднимается, белеет посреди капустного мелководья островок сметаны. Строгий дед сидит за столом в одной из любимых своих рубашек военного покроя. Он мог бы прикрикнуть на меня, но вдруг улыбается хитро:
— Не любишь щи? Да ты просто испугался.
— Чего?
— Что все быстрее тебя их съедят. Вот я тебя точно обгоню.
— Ну не-е-ет, я их правда не люблю.
— Струсил, — говорит дед будто бы разочарованно, размешивает сметану, не спеша съедает первую ложку, вторую.
Да пока он третью ко рту поднесет, я целых четыре съесть успею! Обжигаюсь, дую в тарелку, мои маленькие ложки против дедовой большой. И вот дедушка уже отстал, отвлекся, отрезал ломтик черного хлеба, а я с азартом уничтожаю свои щи. Еще чуть-чуть… Наклоняю тарелку, вычерпываю остатки, чтобы мне не засчитали техническое поражение. Победа!
— Ты выиграл! — бабушка подвела итоги соревнования и вручила доверчивому победителю призовые блинчики и компот. Модест Осипов
Дедушка мой был лучшим и главным человеком в моей жизни. Любил меня безоговорочно, со всеми потрохами. Ни разу в жизни даже голоса не повысил на меня. Дедушка был ровесник века, родился 25 декабря 1900 в Днепропетровске, в бедной еврейской семье, был старшим мальчиком, поэтому в 13 лет пошел на завод зарабатывать на приданое своей старшей сестре. О детстве рассказывал мало, то, что запомнилось — арбуз всегда ел с белым хлебом, как с детства привык. Старый большевик, член партии с февраля 1918, честный, справедливый, бескорыстный, занимал какие-то должности в ЦК комсомола, стоял у истоков организации субботников, работал с Куйбышевым, Орджоникидзе, закончил Бауманское, знал немецкий, был репрессирован перед войной, пошел добровольцем, прошел до Берлина, получил ордена и медали, вынес знамя своего полка из окружения, но не наградили звездой Героя, потому что еврей и исключен из партии. Восстановился в партии, был редактором «Техники молодежи» и «Иностранной литературы», короче, успел много сделать, но для меня был лучшим другом, который научил читать, сочинял мне героические сказки, водил меня в кафе-мороженое, гулял со мной, учил меня всему. У меня какие-то отрывочные воспоминания, но он не любил о себе рассказывать, про войну вообще старался не говорить и фильмы не смотрел, тяжело ему было. Помню, перед праздниками майскими мы сидели с ним и чистили его ордена и планки зубным порошком. Обожал бабушку, она была младше его на 19 лет, у нее был железный, властный характер, называл ее исключительно Зоинька и Зайчик. Покупал ей 100 грамм «Мишек», которые она обожала, а мне 100 грамм ирисок, которые обожала я. Верил, что все будет хорошо, и меня этому научил. Работал до 82 лет, поехал в командировку в Ленинград, там простудился, заболел, умер в 84. Я рыдала несколько дней. Мария Ванденко
Мой дед Павел Шебунин был советским писателем среднего звена, если не меньше, впрочем, за «Мамаев курган» выдвигался на сталинскую премию (х** получил), Шебунином он был на бумажке, а так Шенбрунн, хотя не факт, что и это по-настоящему. Я помню, как он рисовал мне карандашом на бумаге хрюшек и кошечек, и эта магия линии, превращающейся во что-то живое, осталась со мной до сих пор. Моя мать, его дочь, запретила нам общаться, потому что он пьяный избил меня туфлей, я такого не помню, и сейчас понимаю, что и не было. Умирал дед мучительно от рака гортани (много курил), я зашел в его комнату, куда было нельзя, и он очень обрадовался и стал хрипеть страшным лицом мне навстречу. Другой дед, Яков Портнов, стал Адольфом Кантоном (это судьба, это ее сугробы), был на Первой мировой в австрийском плену во время Брусиловского прорыва — «сели играть в карты, доигрывали уже в плену», литовский коммунист, сбежал в СССР, сидел, естественно, на зоне заведовал хлеборезкой, то есть мыла не жрал, а в послевоенном Вильнюсе жил в одной квартире с двумя своими женами — бывшей и настоящей, бухгалтер. David Dector
Умным, щедрым и красивым. Водил меня на балет, много разговаривал. В мои лет шесть я пришла с улицы ужасно злая на друзей, он посмотрел и дал мне свой кулак, чтоб я укусила. Я вцепилась как собачка со всей силы. Всю жизнь много курил, в 60 лет бросил и стал качаться. Было очень приятно ходить с ним на пляж. Рената Троян
Дедушка Аркаша, подполковник артиллерии, основал семью в послевоенном Кенигсберге и стал ее стержнем, стальным, жестким. Возможно, поэтому расставаний между людьми он не признавал: все, кто хоть когда-то попадали в семью, оставались в ней навсегда. Дедова мера любви распространялась вокруг в прогрессии и достигала абсолютного максимума на внуках. Истории о тех, кому когда-то помогли дедовы справедливость и доброта, не переставали возникать, даже когда дедушки не стало в две тысячи шестом. Макс Россеин
Мой дедушка Абраша был очень любящим. У него были черные усы, синие глаза и вставные зубы. Он пел мне нелепые песни с половиной слов на идиш и называл то ландышкой, то фуйлячкой.
Я на него никогда не обижалась, даже когда он на меня орал, хорошо понимала, что это не по-настоящему. Он все время мне подбирал везде гостинцы, всякие брелочки, игрушки, пуговки.
Любимая песенка у него была:
«Анечка служила в ГПУ,
Анечка обсикалась к утру.»
А еще он любил говорить «Гей какн афун ям».
У него на руке был вытатуирован якорь, он раньше был моряк.
Когда он умер, я это поняла на расстоянии. Просто меня спросили: где будешь встречать Новый год?
И я подумала: ну какой Новый год, дедушка умер.
Мне было 17, я лет десять убивалась, потом полегчало. Но все равно нахожу парней, похожих на него чем-нибудь. У кого нос крючком, у кого глаза синие, кто нервный такой же, или песенки поет дурацкие мимо нот. Neanna Neruss
Мой дедушка по материнской линии, Абрам Голомшток, работал в газете «Гудок» корреспондентом, помог устроиться в Отдел писем Михаилу Булгакову, о чем тот написал в своих «Дневниках». Расстрелян в 1937-м… Harel-Feinberg Maxim
Дедушка был гениальным менеджером. Что для человека, родившегося в 1923 году в СССР, довольно грустно. Когда я рассказываю о своем деде, мне все говорят, что я фантазерка. Началось все с родных языков. Дедушку нянчила его бабушка, латышка. И мальчик, что логично, первые слова сказал на латышском. Отчего у его мамы (моей прабабушки, тоже человек фантастический) поседели волосы примерно везде. Потому что отношения с Латвией в то время у молодой страны были… ну, не фонтан. Она сказала своей маме, чтоб говорила с внуком как угодно, но вот без этого. И та стала говорить с внуком на немецком. Потом они переехали к дедушкиному дедушке на Украину — и с моим дедом стали говорить на украинском. Заодно учить французскому, потому что ну мальчик же из хорошей семьи. Русский дед начал учить в школе, так что говорил на нем своеобразно. А сны видел и ругался только по-немецки. Когда наша кошка нагадила в коридоре, я услышала, что дед про нее думает — и навсегда полюбила звучный и экспрессивный немецкий. В общем, вот такой юноша. В школе влюбился в одноклассницу. Она выбирала между тремя поклонниками — будущим артистом Борисом Таборовским, комсомольским секретарем класса Кимом и дедом. Выбрала деда, они поженились в войну — и прожили вместе больше шестидесяти лет.
Так вот, война. Деда — только-только поступившего студента политеха — отправляют в военно-строительную организацию, где он занимается тем, что решает, как из кучи сломанных грузовиков создавать хоть что-то действующее. Налаживает сеть обмена запчастей. Оттуда его, как человека, для которого немецкий родной (да еще и акцент в нем характерный прибалтийский), отправляют в 1944-м на курсы военных переводчиков, где он поражает экзаменационную комиссию тонкими знаниями о территориях Германии, так как будучи страстным коллекционером марок, выменял когда-то марки с «новыми территориями» и помнил их досконально. Во время учебы переводил трофейные бумаги, ходил за фронт связником. Выпустился ко Дню Победы, работал военным переводчиком. Разбирал военнопленных, в том числе, например, обнаружил среди них довольно значительный кусок армии государства Лихтенштейн.
Потом работал в Германии военным переводчиком — разбирал архивы (ну и переводил для армейского начальства трофейное кино). Отказался «работать немцем» — ему предлагали возглавить автомастерскую, заодно выяснять, кто куда едет — и зачем. Так мой дед не стал шпионом. Работал в советской миссии в Германии, организовывал (еду, жилье, все такое), какие-то еще поручения. Так как бабушке не давался немецкий, уехал назад в СССР. Там его мама, жившая на тот момент в Ленинграде, сказала: «Увези меня, куда угодно — но не могу я больше в этом городе, по костям хожу». Уехали все в Новосибирск. Там дед организовал дизайн-бюро. Реально, даже диссертацию защитил по тому, насколько в каждом бытовом приборе важна практичность, а насколько — эстетика (в процентах). До сих пор во многих домах есть кухонные гарнитуры и бытовая техника, которую разработали там. Потом собрал всю семью и уехал в Москву, поселив тещу и свекровь под одной крышей и работая модератором между ними (две ОЧЕНЬ разные женщины), а сам занялся конструированием электрощитов московского метрополитена. После распада СССР построил заново сеть поставок электрооборудования для метро — на московское метро работала вся страна, большАя часть поставщиков отпала, как зарубежная и не слишком дружественная. Вот такой дед. Это если кратко. Более полно — есть маленький мемуар.
А еще у меня два прадеда были — тоже нечто. Светлана Орлова
Помню только две вещи. Как рассердилась на дедушку за что-то, дергала за остатки волос и кричала: «Деда, я тебя не люблю!» И как мы с папой пришли в больницу его навестить, а нам сказали, что он умер. Мне было четыре. Говорят, жутко меня любил. Александра Махина
Антон Северьянович Довгерт — из переселенных в Сибирь прибалтийских немцев. Взяв в жены русскую девушку из деревни под Новосибирском — взял и ее фамилию, став Устюговым. Ибо устал быть вражеским элементом. Всю жизнь страдал из-за больной ноги, был признан негодным для отправки на фронт. Так и выжил. Рисовал — был ретушером при одной новосибирской фотографии. Мои розовые губки и желтые банты на сепии детских фотографий — от него. Был красив редкой аристократической красотой. А мы пошли в бабу Клаву — такие ж курносые и крепконогие. Любил меня, старшую внучку, безумно, начиная все свои письма с «Дорогие Наташенька» — и далее по списку всей нашей семьи.
Любил меня, южные яблоки и рисовать.
В честь него и ник.
Деда, люблю тебя и помню. Все. Natalya DoVgert
Увы, обоих своих родных дедушек я ни разу не видел. Мамин папа погиб на войне, он был татарин, живший в Новосибирске, батрак, самоучка, видимо, феноменально одаренный. В его автобиографии, датированной 1940 годом и написанной по-русски, я нашел лишь одну (!) пунктуационную ошибку. Папин папа умер от рака в 1960 году. Он тоже был татарин, но московский, окончил МАИ и дослужился до поста одного из главных инженеров на авиационном заводе Микояна. Папа про него рассказывает, как про человека доброго, но очень горячего. Второе передалось мне. Первое, боюсь, что в меньшей степени. Олег Лекманов
Мой дедушка, Юозас Банюлис, был из крестьянской семьи, имел 6 классов образования, провел 18 лет в сибирской ссылке, валил лес, там женился на еврейской девушке с ребенком, знавшей много языков, в 1959 году вернулся в Литву. Занимался своими детьми так, как будто не 60-е годы под советской оккупацией, а какой-нибудь 2050-й год в Швеции. Выращивал все, что растет, любил нас всех и был нежнейшим и добрейшим человеком, которого я знала. Доброта и нежность — именно нежность! — его души была неподвластна никаким обстоятельствам. Sivan Beskin
Помесь Хоря и Калиныча, хитрый жилистый мелкий орловский мужик. В 1939 ушел на войну, в 1948 вернулся. Умел все на свете: класть печи, мебель делать, кузнец, плотник, слесарь, водил комбайн! 50 лет разводил пчел, был в пчеловодстве прямо профессор. Был, оказывается, в плену недолго: об этом мы узнали в 1997, перед его смертью… Не знаю, любил ли он кого-то из нас… на горсть гвоздей хватило бы человека. Его сын — мой отец — из той же породы. Елена Генерозова
У дедушки образование было всего пять классов, зато с грамотой отличника. Продолжить учиться дальше он не смог, так как началась война, а они жили на оккупированной фашистами территории. В семнадцать лет его призвали в армию. Это был последний военный призыв, в который призывали несовершеннолетних, потому что больше призывать было некого. Но война в Европе уже заканчивалась, а с Японией еще шла, и их отправили поездом на Дальний Восток. Пока они туда доехали, и там все кончилось. В армии он потом служил семь лет, так как было много работы, многое приходилось отстраивать заново, нужно было восстанавливать страну. Он выучился на шофера и водил большие рабочие машины. Еще как-то он работал на аэродроме, а потом рассказывал, мол, крутил там хвосты самолетам. Почему-то над этой фразой я в детстве всегда смеялась, так как представляла ее буквально. Когда он работал на Военно-Грузинской дороге (или Военно-Осетинской — я все время путаю), то познакомился с моей бабушкой, которая тогда жила в Северной Осетии. Потом они вернулись на ее родину, в Астрахань, и здесь дедушка продолжал работать водителем и на заводе. Собственным автомобилем он обзавелся уже ближе к пенсии — купил зелененькие «жигули». Ездил на них на огород и дачу, привозил оттуда ведра клубники, алычи, вишни, груш, слив, черешни, персиков, абрикосов, помидоров, огурцов и перца, выращивал тыкву и немного грецкие орехи, а под осень — мешки картошки. На даче у него всегда росло много трав — охапки кинзы и петрушки, стрелы зеленого лука и чеснока, даже тархун рос, а укроп вообще рос сорняком. Еще росли астры, которые он срывал мне в школу к 1 сентября. Урожая было столько, что нам некуда было его девать. Раздавали соседям и немного торговали с рук на рынке. Оглядываясь назад, я понимаю, что девяностые для нас были не такими голодными только благодаря дедушке и его даче. Еще дедушке очень нравилось смотреть передачу «В мире животных» Николая Дроздова, а с возрастом он стал очень сентиментальным и когда там показывали, как хищники охотятся на травоядных, то всегда переживал за каких-нибудь зайчиков. Когда увидел «Прогулки с динозаврами» от BBC, то долго не мог поверить, что это научно-популярный сериал, а не какая-то там выдуманная фантастика. Читал газеты, следил за новостями, обсуждал политику, любил зимнюю рыбалку. На пенсию он вышел в 75 лет и стал еще больше проводить времени на даче. Как-то из-за июльской жары его сильно развезло и он резко почувствовал себя плохо. Мы вызвали врача на дом, но он не смог сказать ничего толкового и назначил какие-то анализы и исследования, на которые нужно прийти в поликлинику. Прийти в поликлинику он не успел. В тот день я шла мимо его комнаты и мне показалось, что он хочет что-то сказать. Зашла к нему, а он лежит на кровати, трясется и рукой показывает то на себя, то наверх. Я испугалась, спрашиваю: «Что?», а он мне: «Всё», — и перестал трястись. Это сложно описать, но я прямо физически почувствовала, как в тот самый момент из него вышла душа. Polina Delia
К сожалению, мой дед умер, когда мне было всего три года, так что он остался в моей голове идеальным образом в описании моей мамы. Знаю, что он был добрым, спокойным человеком. Любил дочь и внуков, много с нами возился, на фотографиях мы, трое малышей, всегда у него на шее и на руках. Все умел делать своими руками в доме, вообще был очень хозяйственным, но не жадным. Отлично фотографировал (до сих пор у меня название фотоаппарата ФЭД ассоциируется с его именем — Николай Федорович). Начал работать переплетчиком, потом стал руководителем типографии. До сих пор дома есть книги, переплетенные его руками. Рисовал, осталось несколько его репродукций. Курил, но всегда только на лестнице, никогда дома. К сожалению, выпивал. Умер обидно и нелепо — жена с дочкой и внуками уехали (отвозили нас на лето к прабабушке), он остался один дома. Выпил. Сердечный приступ. Когда бабушка вернулась домой, нашла его тело… 54 года, совсем молодой. 30 лет прожили они вместе. И до сих пор есть в семье это горе и обида — как бы мы жили, если бы он не ушел так рано, и так не вовремя… Nadya Neuymina
Мой дедушка вышел на пенсию, когда мне исполнился один год, чтобы отпустить маму на работу. Он из огромной семьи в маленьком белорусском местечке, где было 13 детей. Когда младшей было шесть месяцев, умер их отец. Образование у дедушки было пять классов хедера. В 30-х годах переехал в Ленинград мостить мостовые. Мы с ним очень любили друг друга. К моему приходу из школы он накрывал на стол, и пока я ела, пересказывал мне рассказы Шолом Алейхема или рассказывал «про войну». Очень хорошо помню, как он резал хлеб всегда на себя, а не на доске. А еще у него был прекрасный слух, и он мне пел оперные арии. Natasha Balonov
Один, по рассказам мамы, был алкоголик и садист, бабушка от него ушла, я его не знала. На войне не был, ногу потерял вроде как по болезни, а может, отрезало, был машинистом. Второй прошел войну в разведгруппе, там потерял ногу, до пенсии работал на заводе. Работал, стоя на протезе. Жил далеко, его я тоже почти не знала, но думаю, он был хороший дед. Julie Fomičová
Не знала ни одного своего дедушку. Один погиб на Курской дуге, второй где-то под Будапештом. Братские могилы. Ольга Иполитова
Почему был? Мой — есть. Перец! С 13 лет рыпается сам. Ему 96, и он обожает жизнь, жмурится от удовольствия. Пишет книжки какие-то, семейные летописи, чинит, изучает, возится. Ни секунды не отдыхает. Нога болит — палку презирает. Выправка военного. Курит. Дешевые сигареты. Правда, не пил никогда особо. А так — никакого ЗОЖ, кроме постоянной, ежеминутной тренировки мозга и самодисциплины.
Еще с дедом у меня связано воспоминание — которое многому меня научило, о детях, о жизни.
Однажды, мне было лет пять, я баловалась с хрустальными фужерами… На кухне со мной был дед, он пытался меня образумить, но безрезультатно. И тут я так сильно стукнула фужером об стол, что ножка его бац — и отвалилась.
В ту же секунду, услыхав звон бьющегося драгоценного хрусталя, в кухню влетела бабушка. Было ясно, что мне не поздоровится. Грозно косясь на меня, бабушка спросила воздух: «Что тут произошло?! Ммм?!»
И тут — я это помню, как сейчас — дедушка, к моему огромному изумлению, сказал неправду! А точнее, он взял мою вину на себя! Вину меня, маленькой хулиганки, которую сам он ругал раньше, и заслуживающей наказания. Он мягко бросил: «Я случайно разбил фужер». И инцидент почему-то был исчерпан. В тот момент я поняла, что дедушка — за меня! А еще, что так нужно делать, когда рядом с тобой тому, кто слабее тебя, грозит наказание. И еще что-то, что не объяснить словами. Дина Школьник
Больше историй о дедушках можно прочитать в публикации PostPost.Media.
