«Прошлое требует осмысления, обдумывания, принятия, а не отталкивания»
Людмила Улицкая — одна из самых известных российских писательниц, лауреат множества литературных премий, в том числе «Большая книга» и «Букер». Каждая книга Улицкой — важное событие в мире искусства, а каждый роман — это потрясающая история, сотканная из переплетения человеческих судеб и родственных связей. «Медея и ее дети», «Казус Кукоцкого», «Даниэль Штайн, переводчик», «Зеленый шатер», «Лестница Якова» — во всех этих книгах тема семьи выходит на первый план. Чем вызвано такое пристальное внимание к семейной памяти и насколько романы Улицкой автобиографичны, FAMILIO узнал у самой писательницы.
— Во многих ваших романах тема семьи имеет огромное значение. Как влияют глубокие корни и тесные родственные связи на жизнь человека?
— Глубокие корни и тесные родственные связи могут сильно помогать человеку. Хорошие качества, полученные «по крови», равно как и хорошее образование, дают человеку некоторые преимущества перед теми, кто этого не имел. Но это опровергают талантливые люди, прожившие жизнь с огромной отдачей, не имевшие ни семейной поддержки, ни связей. В России этот счет можно начинать от Ломоносова, крестьянского сына, основателя Российской Академии наук.
— Какое внимание уделялось истории вашей семьи в вашем детстве?
— В советские времена люди старались скорее забывать семейные легенды, чем помнить. У меня в роду с обеих сторон — и материнской, и отцовской — часовщики, то есть ремесленники. Одного прадеда таскали в ГПУ, все золото искали. Кое-что отобрали, но, видимо, не все — бабушка подарила мне к свадьбе золотые серьги с сапфиром, всю жизнь их ношу и передам потомкам. Если не успею потерять. Оба деда сидели в сталинских лагерях, но об этом они не особо вспоминали. Молчали. Отчим попал в плен, потом его долго мытарили. Тоже ничего не рассказывал. Фронтовики никогда не рассказывали о войне, а крестьяне — о раскулачивании. За слово сажали! В советские времена лучше было промолчать, чем предаваться воспоминаниям. Рассказывали только анекдоты и смешные истории, часто вымышленные.
— В советское время многие люди сознательно меняли фамилии, отказывались от самых близких родственников. Причины всем известны. В 90-е годы все резко стали искать у себя дворянские корни во имя мифического наследства или чтобы считать себя «белой костью». Очень много людей с еврейскими корнями вернули себе фамилии предков, чтобы уехать из России. А чем сегодня можно объяснить высокий интерес людей к своим корням?
— Время меняет наше отношение к прошлому — то его любят, то его стесняются, то гордятся, то стыдятся. Иногда даже это делают попеременно! Возникший в последнее время интерес к своим корням мне нравится. Буквально на днях я прочитала книгу, изданную обществом «Мемориал», в которой собраны потрясающие сведения о людях, чьи недавние предки были не героями труда и обороны, а палачами и охранниками. Причем эти воспоминания принадлежат как российским, так и немецким людям. Одно можно сказать точно: прошлое требует осмысления, обдумывания, принятия, а не отталкивания. Даже в тех случаях, когда принять его тяжело. И в этом смысле воспоминания детей Геббельса и Риббентропа вполне сравнимы с воспоминаниями детей Сталина или Берии. В истории жертвы и палачи иногда меняются местами.
Что же касается евреев, здесь несколько особое дело. Евреи, как и армяне, один из самых «долгоживущих народов», и численность евреев увеличилась многократно со времен изгнания из Палестины в 70-х годах первого тысячелетия. К тому же народ с очень ранней письменностью, и это значит, что практически каждый из живущих ныне евреев может при желании установить, из какой именно семьи он происходит. Этим особенно привлекательна история евреев — ее длительность и ее письменная фиксация. Здесь и одна из особенностей евреев, по сей день сохранившаяся, — стремление дать детям образование.
— Есть ли в вашей семье легенды, которые вам рассказывали родители, вы их пересказывали своим детям, а они — своим?
— Я написала книгу «Лестница Якова», это в большой мере история моей семьи. И это рассказ не только для моих друзей, но и для всех, кому интересна семейная история. А там таких историй, больших и маленьких, на пятьсот с лишним страниц. Я считаю, что я со своим прошлым рассчиталась.
— Сколько, на ваш взгляд, в семейных историях, которые передают из поколения в поколение, мифа и выдумки, а сколько правды?
— Довольно сложно оценивать достоверность рассказанных историй. Моя мама врать не умела, разве что в исключительных случаях, отец приврать любил. Маминым рассказам я больше доверяю, чем отцовским. Отец мечтал стать летчиком, но он числился «сыном врага народа» и карьера его была сильно этим усложнена. В летчики его не взяли, но он мне рассказывал какую-то смехотворную историю о том, как он летел на крыле самолета. Трудно назвать это легендой или удивительной историей.
Рассказывали мало. Иногда просачивались какие-то детали. Помню, бабушка рассказывала, что родители моего прадеда держали лавку в Смоленске, и прадед ездил в Варшаву за товаром. Однажды он привез на все деньги скрипичных струн, и с тех пор прабабушка больше не пускала его одного, а сама ездила по всем торговым делам. История про скрипичные струны не вполне случайная — семья была музыкальная, все со слухом, но все без музыкального образования. Во времена моего детства в бабушкином доме было даже пианино. Играл дед, и мой дядя играл, причем мгновенно осваивая любой инструмент, к которому прикасался. Потом и меня отдали в музыкальную школу. Только я, к сожалению, унаследовала не способности, а одну любовь к музыке, но без взаимности.
Ко всякого рода преувеличениям был склонен мой отец, мамина семья была скроена из другого материала, и к отцу относились как человеку легковесному. Но эта «легковесность» сообщала ему большое обаяние.
Любимая история, рассказанная бабушкой, — о том, как дед, освободившись от очередного срока в сорок втором году, нелегально приехал в деревню Давлеканово в Башкирии, где семья была в эвакуации. Там я и родилась, между прочим. Он вошел в избу, обнял бабушку, а за ним следом вошел милиционер и спросил: «Где мужчина, который только что к вам зашел?» Бабушка ответила, что никто к ним не заходил. Дед стоял в это время за дверью. Милиционер ушел. Дед переночевал, а на рассвете двинулся в сторону Москвы.
Какие самые невероятные семейные легенды передавались в вашей семье из поколения в поколение? Поделитесь ими на сервисе Familio в разделе «Биография» добавленного человека. Вдруг какая-то из них послужит основой для проведения дальнейшего архивного поиска.
—Как вы относитесь к фразе «на роду написано»?
— Думаю, что наши качества записаны в наших хромосомах, и они нам сообщают особенности поведения, которые иногда и направляют движение судьбы. Есть большая и таинственная область жизни, куда заглянуть может только человек огромных творческих дарований, как Толстой или Набоков, либо профессионал, который этим занимается. Такие тоже есть — составители гороскопов, гаданий и предсказаний, толкователи снов. И не подумайте, что я к этой породе людей отрицательно отношусь — мне встречались среди них проницательные и мудрые люди, чьи предсказания и прогнозы вполне укладывались, между прочим, в рамки здравого смысла. Но повторяю — мистику я нисколько не отрицаю!
— Оглядываясь назад, можете ли вы точно определить, что в большей степени повлияло на вашу жизнь и писательство — семья или круг общения и образование?
— Писательство мое — наследственное. Все в моей семье писали, причем в обеих линиях. Прадед по материнской линии писал комментарии к Торе, как и полагается образованному еврею (хотя не думаю, что у него было хорошее еврейское образование, семья была довольно бедной, отец его, мой прапрадед Исаак Гинзбург, был кантонистом, отслужил 25 лет на военной службе, воевал в балканских войнах, участвовал во взятии Плевны. Но от него как раз не осталось никаких писательских следов. А то, что писал его сын, мой прадед, родственники отнесли после его смерти в синагогу. Иврит, на котором он писал, к этому времени был практически в семье потерян. Последние три поколения уже имели университетское, то есть вполне светское образование. Сейчас мой старший внук Марк уже поступил в университет. Хорошо, насколько могу судить, пишет средний внук Лукас. Посмотрим, что будет дальше.
— У вас два взрослых сына. Они способны чему-то научить вас сейчас, как когда-то ваши родители?
— Дети учат родителей не в меньшей степени, чем родители детей. В первую очередь терпению. Детские вопросы заставляют нас новыми глазами смотреть на давно известные вещи, и это замечательно. Мне с моими сыновьями интересно. В своих интересах они не сходятся, один — музыкант и переводчик, второй — организатор производств, мастер человеческих отношений. Я с ними иногда советуюсь: и по творческим, и по житейским вопросам.
— Вы много живете не только в России, но и за ее пределами, например, в Италии. Это вам необходимо для вдохновения или это просто любовь к перемене мест? А как же дом, который должен быть одним, и в нем одна семья?
— Время больших разъездов у меня закончилось. Я уже год не была в Италии. Лучше всего я чувствую себя дома в Москве, и «охота к перемене мест» теперь все меньше меня беспокоит.
Работать я всегда могла где угодно, хоть в дороге, хоть на отдыхе. Впрочем, не знаю, что такое отдых — как человек, почти никогда не ходивший на службу. Это и хорошо, и плохо, такое отсутствие границы между работой, отдыхом и просто жизнью, которая представляется мне единым потоком.
Что же касается семьи, в узком смысле это я и мой муж, Андрей Красулин. В более широком — это не только наши трое детей, среди которых нет ни одного общего, но и наши любимые друзья. Эта скорей всего особенность, пришедшая из советских времен, — необычайно тесные связи между людьми, которые постоянно помогают друг другу в выживании.
