«Вальхен»: фрагмент из книги о девочке-подростке, угнанной на работы в Германию

Важным источником информации о том, как жили люди во время Великой Отечественной войны, могут стать книги. Роман «Вальхен» Ольги Громовой основан на подлинных рассказах многих людей. В центре романа — история тринадцатилетней Вали, которая закончила седьмой класс и впереди у нее — крымское лето, купание, чтение и разговоры с подругой. Но 22 июня 1941 года грянула война, и каждый день приносил перемены. Вот исчезли с улиц молодые мужчины. Вот уже часами нужно стоять за самыми простыми продуктами, а потом и вовсе получать их по карточкам. Вот в дома ворвались оккупанты, а на столбах и стенах появились прежде немыслимые приказы и угрозы. Публикуем отрывок из книги, предоставленный издательством «КомпасГид».

Ближе к вечеру гулким эхом разнёсся во дворе треск мотоциклов.
Немцы. Анна Николаевна и Валя осторожно подошли к окну кухни.
Выскочившие из двух мотоциклов с колясками оккупанты чётко и организованно направились в разные стороны двора. Через пару секунд в дверь Титовых сильно застучали прикладом. Анна Николаевна знаком велела дочери остаться в кухне и пошла открывать.
— Hast du Juden? (Евреи есть? (нем.))
— Nein, — машинально по-немецки ответила Анна Николаевна, а про
себя мельком удивилась — почему про евреев спрашивают?
— Du sprichst Deutsch? (Ты говоришь по-немецки? (нем.))
— Sehr wenig… (Очень мало. (нем.))
Немец кивнул и разразился длинной тирадой. Спохватившаяся Анна
Николаевна покачала головой и развела руками — мол, не понимаю.
— Verdammt! (Чёрт возьми! (нем.)) — выругался солдат и крикнул что-то в сторону двора.
Через полминуты, будто материализовавшись из воздуха, рядом возник переводчик — высокий, подтянутый, в офицерской форме, с неожиданно тонким умным лицом.
Анна Николаевна, понявшая на самом деле речь солдата, тем не менее терпеливо слушала, что говорил переводчик.
— Вы должен показать нам и освободить ваши комнаты. Мы будем
решать, кто здесь будет жить, нам надо всё видеть.
Женщина открыла дверь пошире и пропустила военных. Они бегло
осмотрели комнаты, заглянули в уборную, проверили душ, и переводчик указал на дверь кухни.
— Кухня, — поняла вопрос Анна Николаевна. — Там моя дочка.
Переводчик открыл дверь, окинул взглядом кухню, сжавшуюся на табуретке Валю, переглянулся с солдатом.
— Там будет жить господин офицер с… как это… солдатом и я. Вы —
здесь.
— По-русски такой солдат называется денщик, — неожиданно для
себя сказала Анна Николаевна переводчику.

— Ден-шик. — Переводчик щёлкнул пальцами. — О! Запомню. Вы
должен дать чистый бельё, самый хороший посуда и жить с дочью
в кухне. Вы будете убирать, стирать, мыть, мы — платить вам продуктом и марки.
— Хорошо. Но у меня ещё сын.
— Сын? Большой?
— Четырнадцать. — Мать предостерегающе взглянула на Валю, чтобы та нечаянно выражением лица не выдала мамин обман.
— Будет на кухне. И должен регистрироваться на арбайтзамт.
Анна Николаевна кивнула.
— Шнель-шнель, — сказал солдат и показал руками что-то напоминающее подметание веником.
— Быстро убраться и переместить свою одежду, чтобы не ходит
в комнаты, — пояснил переводчик. — Через два часа господин офицер будет здесь.
Они ушли. По пути к двери солдат снял со стены старинные круглые
бабушкины часы и сунул к себе в вещмешок. Валя изумлённо смотрела на это, а шедший впереди переводчик то ли ничего не заметил, то ли
счёл, что это в порядке вещей.
Обитателям квартиры пришлось взяться за дело. Мать и дочь быстро
вынули из гардероба одежду и постельное бельё поплоше («Это не отберут», — сказала Анна Николаевна) и сложили в кухне. Одежду отца
связали в узел и забросили на им же построенные когда-то полати
в прихожей, в дальний угол. Валя — с мыслью, что когда-нибудь папа
вернётся и наденет, а Анна Николаевна — с надеждой, что немцы не заберут и можно будет обменять на еду. Пока мыли полы, доставали чистое бельё и парадный сервиз, подаренный когда-то родителям на
свадьбу, пришёл Миша. Ему быстро сообщили новости. Анна Николаевна предупредила, что сказала немцам, будто ему четырнадцать лет.
Миша усмехнулся.
— Мам, они, по-твоему, идиоты? Посмотри на меня… я выше тебя,
какие четырнадцать? Кто ж поверит?
— Миш, ну давай оставим как есть. Будем говорить, что быстро вырос, что дед очень высокий… Иначе они тебя куда-нибудь отправят,
если будут видеть в тебе взрослого.
— Мама, — Мишин голос вдруг стал строгим и напряжённым, —
я пришёл вот что сказать. Я был у Петра Сергеевича. Он говорит: у них
меньше подозрений вызывают женщины и дети, чем здоровые парни.
И вам без меня, есть надежда, будет спокойнее, раз тут в доме немцы. А у нас с ним дело есть. И я здесь появляться не буду. Я буду очень
осторожен, не волнуйся, — добавил он, не дав матери возразить. —
Но вот что… давайте договоримся: я будто бы ушёл в деревню менять
вещи на еду и не вернулся. Ну мало ли… подстрелили по дороге или
не пустили обратно… В общем, вы не знаете, где я и что со мной. Валь —
усвоила? НЕ ЗНАЕШЬ… в деревню ушёл…
— И не вернулся, — помертвевшими губами выговорила Валя. —
А на самом деле?
— А на самом деле тебе больше знать не нужно. Да и маме тоже.
Анна Николаевна тихо ахнула и прижала ладонь к губам.
— Мама, ну пойми… Мне почти шестнадцать, и я что, буду сидеть
здесь, как маленький, и на всё это смотреть? А там люди нужны.
Мамочка… — Обычно не склонный к сантиментам Мишка обнял побледневшую мать, пальцем стёр катившиеся из её глаз слезинки, поцеловал мокрые щёки. — Папа поддержал бы меня… Разве нет?
Анна Николаевна молча кивнула и уткнулась ему в плечо, не в силах что-то сказать, но понимая, что в решении сына изменить ничего
не может.

Мишка быстро побросал в рюкзак своё бельё, пару рубашек, все
тёплые вещи, резиновые сапоги, взял из письменного стола перочинный нож, пяток простых карандашей и пару чистых тетрадок.
— Будет возможность — напишу вам пару строк, — улыбнулся одними губами, глаза уже были отстранёнными и строгими. Мать поняла, что мыслями повзрослевший сын уже далеко, где-то там, на войне. — Я буду осторожен, мама. — Ещё раз коротко обнял обеих и ушёл,
не оборачиваясь.
Валя и Анна Николаевна подавленно молчали.
Треск мотоцикла во дворе заставил их вернуться к действительности.
— Что ж, Валюша, будем жить в том, что есть, — вздохнула мать
и выпрямилась, — не забывай заплетать детские косички и надевать
те платья, что посвободнее, побольше. А другие, понаряднее и более
взрослые, я, глядишь, на еду поменяю.