«Мы все отрабатываем комплексы своих предков»

Появившись на телеэкранах в конце 1990-х, Елена Ханга произвела настоящий фурор: образованность и профессионализм, обаяние и смелый подход к ведению программ мигом сделали ее любимицей российских зрителей. Конечно, яркая внешность телеведущей вызывала разговоры: всем было интересно узнать о ее происхождении. И недаром волновались телезрители — если бы экранизировать семейную историю советской пионерки Лены с африканской фамилией Ханга, то вышла бы остросюжетная захватывающая киноэпопея. Кстати, книгу о своей семье Елена Ханга уже издала. В интервью Familio.media Елена рассказала о найденных в Африке и Америке родственниках, умении относиться к разным культурам с интересом и уважением, а также о том, как работает «магия» родной крови.

Елена Абдулаевна Ханга — российская журналистка, теле- и радиоведущая. Родилась в Москве 1 мая 1962 года. В 1984 году окончила факультет журналистики МГУ, стажировалась в Гарвардском университете. Работала корреспондентом в газете «Московские новости». С 1997 года — журналист и ведущая программ на НТВ, ТК «Дождь», радио «Комсомольская правда». С июля 2020 года — автор YouTube-канала «ХАНГость».

Отец — Абдула Кассим Ханга (1932—1969), сын имама, был премьер-министром Занзибара в 1964 году, репрессирован после государственного переворота и погиб в тюрьме. Мать — Лия Оливеровна Голден (1934—2010), родилась в Ташкенте в семье афроамериканца Оливера Голдена, который эмигрировал в СССР из США в 1928 году. Дед Елены Ханги был специалистом по хлопководству, а прадед Хиллард Голден прошел путь от раба до богатого землевладельца в Миссисипи.

— Елена, когда вы начали интересоваться историей своей семьи? Вас воспитывали мама и бабушка — много ли вы в детстве и юности говорили с ними об их предках и о мужской линии семьи?

— Дома мало говорили об этом по ряду причин. Мои бабушка с дедушкой по маминой линии приехали из США. А я росла во времена «холодной войны», поэтому особенно рассказывать о том, как они жили в Америке, было не принято. Я знала, конечно, семейную историю, но не всю. Я думаю, что бабушка избегала подробностей подсознательно и из чувства самосохранения. По линии отца мы тоже мало что знали — он был премьер-министром Танзании, погиб в результате государственного переворота. Мама никогда не была в Африке, и ей сообщили о его гибели уже постфактум. Никаких подробностей не было, африканских родственников мы не знали, и я росла, лишь догадываясь о том, кто я и где мои корни.

Глубокий интерес возник у меня много позже. Я приехала в Америку на стажировку в «Фонд Рокфеллера», где изучала благотворительность. В первый же день вице-президент фонда пригласил меня в ресторан, и во время делового ужина к нам присоединился его друг. Он руководил издательством W.W. Norton в Нью-Йорке, которое издает в основном учебники. Стал меня расспрашивать — удивился, что я из России, но совсем не похожа на русскую. Мы разговорились, я рассказала немного о себе. И тогда он предложил мне написать книгу о моей семье и дал год на исследование корней рода. С этой случайной встречи у меня появился настоящий интерес к собственной биографии.

— Выходит, что до этого момента вы практически не интересовались историей своих предков?

— Меня интересовала другая часть моей биографии. Я росла в стране, где таких, как я, было очень мало. Это сейчас мы видим кругом афророссиян и никто этому не удивляется. А когда я была маленькой, нас было очень мало. Мы между собой общались, в Москве все друг друга знали. С девчонками обсуждали — хорошо было бы связать свою судьбу с такими же, как мы, и поехать в Африку… Это у американцев принято выяснять, откуда родом предки — из какой страны, штата, города или деревни. У меня тогда была другая мотивация, я хотела понять все только про себя. Хотела узнать, почему я такая, почему отличаюсь от своих сверстников-друзей? Я ощущала себя русской, родилась в Москве, была октябренком, пионеркой, комсомолкой, но тем не менее я была совершенно другая, и это меня очень расстраивало. Я хотела понять, кто я, кем мне нужно себя считать, кто мне ближе, с кем я хочу связать свою судьбу?

— Правда ли, что у вашей мамы в паспорте в графе «национальность» было написано «негритянка»?

— У мамы случилась забавная история с выбором национальности. Она родилась в Ташкенте и была советской гражданкой. Когда в 16 лет она пошла получать паспорт, ей предложили написать в этой графе «узбечка». Она возразила, потому что у нее нет ни капли узбекской крови. Тогда ей предложили вариант «русская». Она тоже отказалась, потому что у нас не было ни одного русского в роду. Она попросила написать в паспорте, что она американка. Такое, конечно, в те времена в СССР было невозможно. Это давало бы нам право на выезд в Америку. И мама предложила написать «негритянка». Дальше был смешной спор. Это слово у работников паспортного стола ассоциировалось со словом «американка». Они потребовали документально доказать, что она негритянка. Это был абсурдный спор, но в результате в паспортном столе уступили: в графе «отец» написали «негер», потом аккуратно е перечеркнули, и на основании этого позволили ей стать негритянкой.

Не только у мамы, но и у меня тоже в паспорте было написано «негритянка». Гораздо смешнее было другое: в школьном журнале есть страница с информацией о родителях. В графе «отец» у меня было написано: «Абдула Кассим Ханга, гражданин Великобритании». Танзания на тот момент была колонией Великобритании. А в скобках вообще написали: «Племя Пемба». Ну, да, мой отец принадлежал племени Пемба, но это была уж совсем избыточная информация для школьницы, пионерки в московской школе. В общем, по документации я проходила как «негритянка из племени Пемба».

— Неужели вы с мамой и бабушкой совсем не обсуждали ваше происхождение?

• 

• 

— Это была очень болезненная тема. Особенно для бабушки. У нее в Америке было три брата, но они не очень хорошо себя вели по отношению к бабушке. Она полюбила афроамериканца и поэтому была отвергнута и проклята своей семьей. Мы с мамой это знали и автоматически унаследовали эту обиду на них, не хотели вообще с ними встречаться. Когда мне предложили написать книгу, я решила, что буду общаться только со своими афроамериканскими родственниками. Однако издатель сказал, что так не пойдет и я должна найти всех своих родственников — и белых, и афроамериканцев. Если они тебя отвергнут, сказал он, то глава про эту ветвь будет именно такой. Циничный, но вполне профессиональный подход издателя. По его мнению, исключать из книги родных только на основании того, что они когда-то, сто лет назад, плохо себя повели, неправильно.

— И вы с ними встретились? Они на это пошли?

— Да! Мы все встретились. А уже после того, как вышла книга, у нас в Чикаго было family reunion — на русский это переводится как «воссоединение семьи», но в России такого понятия не существует, а в Америке это устоявшееся выражение. На это событие приехали мои родственники и по «черной», и по «белой» линии — всего около 80 человек. Это было очень трогательное событие не только для меня, но и для всех, кто смог там присутствовать.

— Вы были маленькой, когда родители разошлись? 

— Вы знаете, я практически не видела своего отца. Мне было три или четыре года. И мы никогда не говорили об отце. Один раз я кому-то во дворе сказала, что у меня отец был премьер-министром, потом родители этой девочки пришли к моей маме: «А что это ваша дочь какие-то глупости говорит на улице?» И мама мне сказала: «Давай завязывай с этими историями, кто был у тебя отец, кто у тебя были бабушка и дедушка, это не для улицы, это не для того, чтобы делиться такой информацией с малознакомыми людьми». И дома мы никогда об этом не говорили. Мама с папой расстались не очень хорошо, и когда он погиб, мама долгое время даже не знала об этом. Когда я ехала в Африку, то особенно и не ожидала теплой встречи. Хотя я очень хотела, чтобы случился так называемый click: вот ты приехала, у тебя что-то внутри щелкнуло, и ты поняла, что ты дома, что тебе хорошо — вот моя родина, вот моя деревня, вот мой дом родной. Этого не произошло.

— Кровь не заговорила?

— Да. Я все время прислушивалась, даже принюхивалась, слушала их музыку, еду пробовала и думала: вот-вот должно что-то произойти… Наконец я приехала на остров Занзибар, меня повезли на встречу с моей бабушкой. Я увидела эту старую-старую женщину, которая плакала и смотрела на меня, а мне было так неловко. Я тогда себя почти ненавидела за то, что ничего подобного не испытываю. Кроме, конечно, большого уважения к этой женщине, поскольку она моя бабушка. Но чувств, которые я испытывала к бабушке, воспитавшей меня в России, у меня к африканской бабушке не было.

Было безумно интересно, я увидела своих родственников, своего дядю, который по торжественному случаю встречи со своей племянницей привел трех жен. Ему было лет 70-80, а самой молодой жене — 20. Для меня это тоже экзотика. Были какие-то тети многочисленные, они водили меня везде, показывали, как они живут, открывали мне удивительные вещи.

У отца тоже было три жены. В первую поездку я встретилась с одной, безумно похожей на мою маму. Когда она меня увидела, то так плакала: «Моя дочка приехала!» — и я ей деликатно попробовала объяснить, что я не ее дочка. А она сказала, что это неправда: если бы моя мама приехала с отцом, то была бы старшей женой и управляла бы домом, вела хозяйство, а эта женщина меня бы воспитывала, была бы моей мамой, поскольку она младшая из жен. Это все очень трогательно, мило и даже интересно.

— Но вам не близко?

— Нет, это как сказки Шехерезады. 

— Мама вас воспитала без отца. Как она отнеслась к тому, что вы решили поехать на его родину?

— Мама с большим уважением говорила про отца, она никогда не вспоминала о нем плохо, как многие женщины, обиженные на мужчин. Во-первых, он нас не бросил, а его убили. Но дело не в этом, а в том, что — как говорила мама — есть разные культуры, и она не поехала за отцом, потому что не хотела, например, чтобы я стала чьей-то третьей женой. Она хотела, чтобы я закончила МГУ, чтобы у меня были большие перспективы. Хороших перспектив в Африке на тот момент у меня не могло быть. Она ни в коем случае не ругала Африку, более того, была большим специалистом по Африке, писала книги про Африку, работала в Институте Африки. Она всегда говорила, что есть разные культуры, которые надо уважать, но это не значит, что нужно жить в этой культуре.

Я хорошо помню, как она в детстве приносила мне африканские сказки — боже, какие они у них кровожадные! Но мама просила их читать, потому что хотела, чтобы я была частью и этой культуры. У нас в доме часто звучала музыка. Тогда трудно было найти африканскую музыку в России, но мама где-то нашла Мириам Макеба. И как музыковед объясняла мне, чем эта музыка хороша.

Знаете, как я поняла, что мне афроамериканская культура гораздо ближе африканской? Когда я приехала в Африку и прижалась к пальме, то не почувствовала никакого внутреннего движения, никакого маленького разряда тока не произошло. А потом я поехала в Америку, в Нью-Йорк, и пошла в негритянскую церковь в Гарлеме — меня прошиб ток. Я сначала не могла понять, почему. Ведь церковь — это совсем не мое… А затем догадалась — в детстве я росла на музыке Ареты Франклин. Когда другие просили знакомых привезти из Америки джинсы или жвачку, мама просила пластинки. И я выросла на музыке Луи Армстронга, Эллы Фицджеральд, но главное — Ареты Франклин. И когда я живьем услышала музыку негритянской церкви, то меня как током шарахнуло, потому что я вдруг попала в свое детство, у меня полились слезы.

— Живя в России, вы, наверное, думали о своей принадлежности к какой-то религии? С одной стороны — папа-мусульманин, с другой — в России распространена православная культура…

— У меня негритянская церковь вызвала горячие чувства не потому, что мама ходила в церковь или водила меня туда за ручку, а потому что я много слушала негритянскую музыку. Мусульманство моего отца вообще никак не могло во мне расцвести. Никто меня не водил в мечеть, никто не рассказывал об этой вере. То же самое и с еврейством. Моя бабушка — дочка раввина, но отвергнутая своей семьей, поэтому иудаизм у нее мог быть только в крови, а убеждения этой религии она не разделяла. Я уж не говорю о том, что она была коммунистка, а значит, атеистка, и религия вообще не была частью ее культуры. Поэтому и я выросла как простая советская пионерка. 

— Та встреча с родственниками по линии отца, о которой вы рассказали, была единственной?

— Во второй раз я туда поехала в прошлом году со съемочной группой — я искала своего единокровного брата. Я знала, что у одной из жен отца был сын. Он однажды разыскал меня через посольство, достал телефон и позвонил мне с довольно странной просьбой. Сказал, что в Венгрии, где он учился, у него есть жена и ребенок. И он попросил меня забрать этого ребенка себе. Его жена была прекрасная женщина, не употребляла наркотики или алкоголь. Я говорю — как я могу забрать ее ребенка? А он ответил, что посчитал, что лучше его сыну жить с его сестрой.

Так мы постоянно сталкиваемся с разной культурой. Для них такая ситуация считается нормальной. Я ему, разумеется, ответила, что об этом не может быть и речи. Он очень обиделся и сказал, что я веду себя в принципе неправильно, да еще и замуж вышла, не посоветовавшись. Ну что на это скажешь? Действительно, по традициям и культуре его семья мусульманская. Мой дедушка имам был главой мусульманской церкви. У них действительно сестра не может выйти замуж, не спросив у своего рода. Но где я и где они? У нас два совершенно разных мира, было два разных детства.

Это моя любимая история, она произошла недавно. Я рассказывала ее в передаче «Секрет на миллион» на НТВ: через несколько дней мне звонят из федерации ЦСКА по баскетболу и приглашают на турнир Барселона-ЦСКА. Я говорю: вы что, издеваетесь? Вот на теннис — пожалуйста! А они говорят: «У нас для вас сюрприз». И это был замечательный сюрприз! Я пришла, мне указывают на спортсмена, который играет за Барселону. Это был тот самый сын моего единокровного брата, который родился и вырос в Венгрии. Он блестящий спортсмен, последние десять лет он играет за Барселону. После игры мы с ним увиделись. Я смотрю в его глаза и вдруг понимаю: это мой племянник, это моя кровь.

С тех пор, приезжая в Москву, он всегда звонит мне. И общается с моей дочкой. Они кузены, мы переписываемся. Так я поняла, что магия крови все-таки есть. Но может быть, это связано еще и с тем, что он вырос в Европе, и поэтому у нас взгляды на многое общие. Мы совпадаем абсолютно по всем вопросам. У него прекрасная мама. Она венгерка и не знает ни одного иностранного языка, но нашла меня на Фейсбуке и постоянно пишет мне. Через google-переводчик переводит на английский, я ей таким же образом отвечаю на венгерском языке. И это теперь тоже моя семья.

— Елена, вы были советской девочкой и жили в другое время, нежели ваша дочь. В СССР действительно, может, и лучше было чего-то о себе не знать. А ваша дочь, рожденная в другом веке, проявляла интерес к своим корням?

— Нет, дочь вообще раньше этим не интересовалась. Когда она видела на улице африканцев, то говорила: «О! Твои пошли!» Она себя всегда отождествляла только с русскими.

— Но с двоюродным братом она общается? 

— Она общается не только с ним, она уже два года учится в американском университете и общается со всеми нашими родственниками. Я постепенно исправляю эту ситуацию. К сожалению, в нашей стране очень мало интересуются своей личной историей. В 90-е годы интерес появился у людей, которые стали доказывать свое якобы аристократическое происхождение. И за какие-то деньги, совсем даже не баснословные, им находили какие-то липовые документы, доказывающие, что они будто все Михалковы, все Распутины и Орловы. Они себе даже какие-то ордена вешали. Вот тогда я заметила этот всплеск интереса.

А в советское время, учитывая, что половина была репрессирована, а половина охраняла репрессированных, многим совершенно не хотелось эту черную густую массу поднимать. Еще живы были те, кто очень дорогую цену заплатил за найденных родственников с опасным для советского человека происхождением. И еще много лет люди помнили, как не все могли поступить в институт из-за «неправильных» родных.

Но сейчас очень медленно начинает возрождаться настоящий интерес к своей семейной истории. А в Америке это давно цветет пышным цветом, потому что это страна эмигрантов, но они все-все-все — американцы и легко расскажут, кто  итальянского, кто китайского, кто еврейского, а кто африканского происхождения. Они гордятся своим происхождением, они изучают свои корни, они знают свой язык. Итальянцы говорят по-итальянски, китайцы вообще не считают нужным изучать английский язык, проживая в Америке.

Я очень рада, что этот интерес к своей истории у нас в стране снова развивается. 

— Некоторые люди, говоря о своих талантах, ссылаются на уникальные гены бабушки или дедушки. Вы были превосходной спортсменкой, вы — известная и действительно выдающаяся российская журналистка. Это гены «поработали»?

— Нет. Я хорошо играю в теннис, занимаюсь музыкой и у меня все хорошо с языком не из-за генов. Мой афроамериканский дедушка, когда принимал решение, оставаться в Советском Союзе или нет, посчитал, что черная девочка в Америке не сможет получить хорошего образования. Он говорил: я хочу, чтобы образование у нее было как у белых. А это — обязательное знание двух языков, умение играть на пианино и в теннис. Теннис у него вообще ассоциировался с аристократическим происхождением. И первое, что они сделали, когда родилась моя мама, — наняли ей педагогов. Второе — она закончила музыкальную школу, это тоже была мечта дедушки. И третье — она играла в теннис и стала чемпионкой Узбекистана по теннису. Моя мама, когда уже родилась я, первое, что сделала — отдала меня в очень хорошую английскую школу. Второе — наняла учительницу Сару Львовну Юрчук, которая «мучила» меня на протяжении десяти лет и заставляла заниматься музыкой, которую я ненавидела. И третье — отдала играть в теннис. Я играла за сборную ЦСКА. 

Важно знать историю своей семьи, потому что в каждом из нас запрограммированы какие-то неисполненные мечты предков… Мы решаем задачи своих далеких предков. С детства мы слышим от бабушек: «Я хочу, чтобы ты была такой-то и такой-то», или: «Ни в коем случае не делай этого, потому что у тебя не получится», «Не доверяй таким-то людям…» И когда ты все время это слышишь, оно ложится на подсознание и формирует твое бессознательное поведение. Иногда это выстраивает стеклянный потолок твоих возможностей, а иногда становится пружиной, которая приведет к успеху в жизни.