«Я был аппаратом ИВЛ в течение двух лет»

Николай Базаров в свои 16 лет уже известен в генеалогических кругах. Он раскопал ветвь семейного древа до 1620 года, выступал в международном образовательном проекте ГенЭкспо и мотивировал одноклассников на поиски. В течение последних двух лет он ухаживал за бабушкой и дедушкой, попутно собирая информацию о предках и делясь с ними своими находками. Николай рассказал Familio, что сподвигло его на исследования и как за это время поменялось его отношение к семейному прошлому.

От воспоминаний бабушки и дедушки до архивных исследований

Я родился и живу с родителями в Санкт-Петербурге, но мое детство прошло в деревне Село-Гора Новгородской области. До сих пор помню рассказы соседских бабушек за чаем о войне, о том, где чей отец воевал. Меня уже тогда очень интересовала военная тема, к тому же в окрестных болотах и лесах погибла 2-я ударная армия, о чем до сих пор много споров. Даже помню, как приезжали с телевидения снимать репортаж об этом. Мои старики — блокадники, они тоже что-то рассказывали, но меня больше интересовали боевые действия. Интерес к истории был с детства, я очень любил документальные фильмы Стар Медиа о войне.

В 2012 году бабушка с дедушкой переехали к нам из деревни. У дедушки была такая манера: я сижу за компьютером, он подходит и просто начинает что-то рассказывать. Мне стало интересно, и я решил записать воспоминания дедушки — про армию, про целину, про прадеда на войне. Оказалось, у меня три прадеда ушли на войну и все трое погибли — такая вот печальная статистика.

Тогда еще была жива старшая сестра деда, она знала самых старых предков, но из-за деменции была уже не в состоянии рассказать. После ее смерти я стал спрашивать у ее родственников о фотоальбомах — и узнал, что документов и фотографий по бабушкиной и дедушкиной линии почти не сохранилось, так как в 1990-е их дом в деревне во Псковской области сгорел. Это была величайшая потеря важных источников информации о семьях бабушки и дедушки — там были альбомы с фотографиями их молодости, документы, ордена. Остались лишь два фото.

По моей просьбе родственники дедушкиной сестры передали мне ее альбомы, перемотанные скотчем. Из-за частых просмотров на праздниках многие фото были затерты или испорчены. Некоторые она посадила на клейстер — например, самое старое в нашей семье фото 1918 года. Я их отсканировал и храню в компьютере.

Два года, с 12 до 14 лет, я собирал данные, искал информацию на сайте «Память народа», смотрел ролики генеалогов Виталия Семенова, Юлии Брижатовой, читал статьи Марины Новожиловой с советами по заполнению заявлений в архивы. В 2019 году я получил паспорт и с документом стал обращаться в ЗАГСы, ПФР и архивы.

Поиски в архивах и семейные легенды

Когда я впервые рассказал бабушке, что хочу заняться поиском в архивах, заказать свидетельства, она резко спросила: «А зачем это тебе?» Она охотно что-то рассказывала о прошлом, но документы показывать не хотела — основную их часть я увидел только после ее смерти.

В мае 2019 года я закончил 7 класс. В благодарность за мою заботу о деде бабушка договорилась с родственниками о жилье в Пскове и дала денег в дорогу. Я пробыл там месяц, раскопал ветку до екатерининских времен, приехал радостный, сразу начал рассказывать бабушке: «Я столько нашел!» А она мне снова говорит: «И зачем это тебе надо?» Тогда я на нее обиделся.

Наверное, такая реакция бабушки была связана со страхом, что я найду что-нибудь о родственниках прадеда, ее отца. У нас в семье до сих пор слагают легенды о том, что родственник прадеда по имени Леонид Николаев убил Кирова. В школе бабушку даже дразнили из-за этого. Бабушка говорила, что над нами висит проклятье Кировского района — потому что мы из него выехать не можем. В войну, когда бабушку отправляли в эвакуацию, она из Кировского района попала в Кировскую область. Потом вернулась, сменила три квартиры — и все в этом районе. Позже мама купила квартиру — и тоже в этом районе. И до сих пор мы тут живем.

Недовольство бабушки меня не остановило, и я стал копать информацию о ее отце. Рассказал ей о том, что нашел, а она со злостью сказала: «Он вообще литературный персонаж для меня, я его никогда не видела!»

Позже у нее случился инсульт, и она провела в больнице месяц. В это время я занялся изучением дедушкиных корней — а я ухаживал за ним, пока мама ходила к бабушке в больницу. Нашел информацию о медалях прадеда и рассказал об этом деду, но он уже настолько сильно болел, что ему это не было интересно, он говорил только: «Ну молодец». Но я считаю, что он заронил это семя, благодаря ему я начал изучать генеалогию.

Мне удалось найти деревню, в которой жил дед, — Раковка Псковской области. Ее нет на картах, я случайно обнаружил ее на карте 1932 года на сайте «Этоместо». Забавно, что родители бабушки и дедушки жили в соседних деревнях, а бабушка и дедушка познакомились позднее в Ленинграде в Кировском районе, где много скобарей — выходцев из Пскова.

По дедушкиной линии я пока дошел только до прадеда — до середины XIX века. Сохранность оказалась не очень хорошей: есть метрики и несколько исповедных росписей. А по линии бабушки сохранность очень хорошая: ревизии, перепись 1895-1897 годов. Казалось бы, соседние деревни, а такая разная сохранность. Сложность в том, что братья и сестры прадеда родились в разных деревнях, они переезжали, хотя были людьми зажиточными. А прабабушкины предки никогда не переезжали — как жили с XVII века в одной деревне, так до войны там и оставались. Мне повезло с «удобной» веткой, и я ее быстро раскопал, а по другим все гораздо сложнее.

Недавно я нашел дело прадеда в архиве с информацией, над которой мы с мамой очень смеялись: его исключили из партии — оказалось, за прогулы. Забавно, что я, мама, дедушка, прадед — все время то опаздываем, то прогуливаем. Дедушка на завод ходил через пень-колоду, мама опаздывала на работу, я в школу — не очень ответственные, в общем. А по отцу наоборот — там предки были на госслужбе, и папа 20 лет отдал службе в полиции. У мамы в роду крестьяне, торговцы, кулаки — и она сейчас предприниматель, у нее хорошо получается выстраивать бизнес.

Два года в изоляции со стариками

Сейчас я понимаю, что в какой-то момент стал заложником обстоятельств. Я не мог отказаться жить со стариками, потому что мама работала, они лежачие, и положиться больше не на кого.

Конечно, это было тяжело, я был в апатии и только сейчас стал понимать, что, по сути, я был аппаратом ИВЛ в течение двух лет. Идешь из школы, тебе звонят из дома: «Срочно беги!» — с друзьями не погулять. А потом уже настолько привыкаешь, становишься никаким — когда появляется время, уже и не хочется, сидишь дома, состояние амебное, ничего не интересует.

Иногда возникали мысли о доме престарелых, как-то я подошел к бабушке с этим вопросом, а она аж кашей подавилась: «Я ветеран войны, житель блокадного Ленинграда, мать семерых детей, и вы меня, значит, хотите в дом престарелых!» При этом бабушка говорила, что, окажись сама в такой ситуации, не стала бы вести уход. В больнице бабушка лежала в палате на четверых — ее соседки постоянно жаловались на жизнь. А вот дедушка, наоборот, в больнице анекдоты травил и матерные частушки пел, на него даже соседи по палате пожаловались.

Так что у меня старики были веселые, нескучные уж точно. Но бабушка плакала временами, вспоминала, как в прошлом сгорел дом в деревне: «Вот я с детьми стою, а дом горит». От этих воспоминаний ей становилось плохо, я старался все перевести в шутку, рассмешить чем-то.

Главное — юмор, иначе самому можно умереть ото всей этой ситуации, если все время обращать внимание на ее тяжесть. Мне до сих пор многие говорят: «Я не знаю, как ты с ними жил, так тяжело, они умирали — а ты нормально». Со стариками жили мы душевно: смотрели с бабушкой тик-токи, она была старушка современная, а деду включал старые фильмы. Запомнилось много забавных моментов, например, дед не смотрел телевизор и не интересовался политикой и как-то спрашивает: «А кто сейчас правит?» Я говорю: «Путин». «Так он же и раньше был?»  — «И сейчас тоже». «Ну, ты уже состаришься, а он все еще будет править». Однажды я пришел из школы, говорю: «Мне нужно стихотворение Маяковского выучить». И дедушка мне такие стихи на память рассказал, что бабушка сидит и говорит: «Ой, тебя за такое на учет поставят!» Дед: «Ну сказали же — любое. Если что, я могу пойти рассказать». Бабушка: «Ну и куда ты пойдешь? Ты же лежачий!» Вот такие они были. Мы жили закрыто, спокойно пережили самоизоляцию — для нас во время нее ничего не поменялось, сидели дома. Этот период нас очень объединил.

Когда бабушка вернулась из больницы после инсульта, у нее появился даже какой-то интерес к моим занятиям генеалогией. Поначалу она возмущалась, не хотела и слышать про своего отца — а тут ей стала интересна его судьба, она даже просила найти дела. В последнее время я вел поиски ради бабушки и дедушки, чтобы что-то рассказать им, хоть они и не всегда воспринимали. После их смерти моя мотивация к поискам пропала.

Когда их не стало, я в каком-то смысле закалился. Стал смотреть на вещи по-другому — не просто «вот человек долго жил и как печально, что он умер». Ведь он прошел тяжелый, но хороший и интересный путь. Поэтому нам нужно не заливаться слезами, а стараться жить хорошо. Чего мои старики всегда и хотели — оставить нам самое хорошее. Они всегда мечтали, чтобы мы жили хорошо.

Мне удалось сохранить теплые воспоминания, причем чаще я вспоминаю не о последнем времени, а о детстве в деревне у бабушки и дедушки — я тоскую о нем. У нас остались видео, где я маленький, — их, конечно, только со слезами можно смотреть.

Сейчас все уже более-менее нормально. Вспоминаю песни, которые пел дед. Время от времени езжу в деревню, немного общаюсь там с соседями — нет уже тех добрых бабушек, которые мне в детстве рассказывали о своих отцах, ушедших на войну. Бабушкин дом продают. Просто целая эпоха при мне ушла, но слава богу, что я ее застал.